« Кто смеет закрывать мыслящему существу путь к познанию мира? … запрет познавать искусство, науки, жизнь других планет недопустим»

http://www.pravda-tv.ru/2009/12/14/2815

Книга откровенна — каждый может найти то, что хотел сам себе когда-то доказать, а может и забыть на самой дальней полке своего сознания. Возможно отложил что-то важное в долгий ящик

Татьяна Викторовна Ладовская Уходит лето, не прощаясь,

Уходит лето, не прощаясь, по-английски,
Набросив наскоро листвы цветную шаль…
Как будто мир наш покидает кто-то близкий
И расставаться с ним невыносимо жаль…

Уходит лето, по привычке согревая,
Дурманя запахом еще цветущих роз…
Уже осеннюю мелодию слагает
На струнах радуги седой маэстро дождь…

Уходит лето… став еще одной страницей
В романе старом под названием «Судьба»…
Уходит лето… но всю зиму будет сниться
Июльский полдень земляникой на губах…

Она надевает чулки, и наступает осень;
сплошной капроновый дождь вокруг.
И чем больше асфальт вне себя от оспин,
тем юбка длинней и острей каблук.

И целомудренно и смело, До чресл сияя наготой, Цветет божественное тело Неувядающей красой. Под этой сенью прихотливой Слегка приподнятых волос Как много неги горделивой В небесном лике разлилось! Так, вся дыша пафосской страстью, Вся млея пеною морской И всепобедной вея властью, Ты смотришь в вечность пред собой.

Антон Чехов — На Страстной НеделеЧудесный рассказ о чувствах мальчика до и после исповеди. О том, как подготовка к Святому Причастию меняет всё существо и ребёнка, и взрослого. 

— Иди, уже звонят. Да смотри, не шали в церкви, а то Бог накажет.Мать сует мне на расходы несколько медных монет и тотчас же, забыв про меня, бежит с остывшим утюгом в кухню. Я отлично знаю, что после исповеди мне не дадут ни есть, ни пить, а потому, прежде чем выйти из дому, насильно съедаю краюху белого хлеба, выпиваю два стакана воды. На улице совсем весна. Мостовые покрыты бурым месивом, на котором уже начинают обозначаться будущие тропинки; крыши и тротуары сухи; под заборами сквозь гнилую прошлогоднюю траву пробивается нежная, молодая зелень. В канавах, весело журча и пенясь, бежит грязная вода, в которой не брезгают купаться солнечные лучи. Щепочки, соломинки, скорлупа подсолнухов быстро несутся по воде, кружатся и цепляются за грязную пену. Куда, куда плывут эти щепочки? Очень возможно, что из канавы попадут они в реку, из реки в море, из моря в океан… Я хочу вообразить себе этот длинный, страшный путь, но моя фантазия обрывается, не дойдя до моря.Проезжает извозчик. Он чмокает, дергает вожжи и не видит, что на задке его пролетки повисли два уличных мальчика. Я хочу присоединиться к ним, но вспоминаю про исповедь, и мальчишки начинают казаться мне величайшими грешниками.«На Страшном суде их спросят: зачем вы шалили и обманывали бедного извозчика? — думаю я. — Они начнут оправдываться, но нечистые духи схватят их и потащат в огонь вечный. Но если они будут слушаться родителей и подавать нищим по копейке или по бублику, то Бог сжалится над ними и пустит их в рай».Церковная паперть суха и залита солнечным светом. На ней ни души. Нерешительно я открываю дверь и вхожу в церковь. Тут в сумерках, которые кажутся мне густыми и мрачными, как никогда, мною овладевает сознание греховности и ничтожества. Прежде всего бросаются в глаза большое Распятие и по сторонам его Божия Матерь и Иоанн Богослов. Паникадила и ставники одеты в черные, траурные чехлы, лампадки мерцают тускло и робко, а солнце как будто умышленно минует церковные окна. Богородица и любимый ученик Иисуса Христа, изображенные в профиль, молча глядят на невыносимые страдания и не замечают моего присутствия; я чувствую, что для них я чужой, лишний, незаметный, что не могу помочь им ни словом, ни делом, что я отвратительный, бесчестный мальчишка, способный только на шалости, грубости и ябедничество. Я вспоминаю всех людей, каких только я знаю, и все они представляются мне мелкими, глупыми, злыми и неспособными хотя бы на одну каплю уменьшить то страшное горе, которое я теперь вижу; церковные сумерки делаются гуще и мрачнее, и Божия Матерь с Иоанном Богословом кажутся мне одинокими.За свечным шкапом стоит Прокофий Игнатьич, старый отставной солдат, помощник церковного старосты. Подняв брови и поглаживая бороду, он объясняет полушёпотом какой-то старухе:— Утреня будет сегодня с вечера, сейчас же после вечерни. А завтра к часам ударят в восьмом часу. Поняла? В восьмом.А между двух широких колонн направо, там, где начинается придел Варвары Великомученицы, возле ширмы, ожидая очереди, стоят исповедники… Тут же и Митька, оборванный, некрасиво остриженный мальчик с оттопыренными ушами и маленькими, очень злыми глазами. Это сын вдовы поденщицы Настасьи, забияка, разбойник, хватающий с лотков у торговок яблоки и не раз отнимавший у меня бабки. Он сердито оглядывает меня и, мне кажется, злорадствует, что не я, а он первый пойдет за ширму. Во мне закипает злоба, я стараюсь не глядеть на него и в глубине души досадую на то, что этому мальчишке простятся сейчас грехи.Впереди него стоит роскошно одетая, красивая дама в шляпке с белым пером. Она заметно волнуется, напряженно ждет, и одна щека у нее от волнения лихорадочно зарумянилась.
Жду я пять минут, десять… Из-за ширм выходит прилично одетый молодой человек с длинной, тощей шеей и в высоких резиновых калошах; начинаю мечтать о том, как я вырасту большой и как куплю себе такие же калоши, непременно куплю! Дама вздрагивает и идет за ширмы. Ее очередь.В щелку между двумя половинками ширмы видно, как дама подходит к аналою и делает земной поклон, затем поднимается и, не глядя на священника, в ожидании поникает головой. Священник стоит спиной к ширмам, а потому я вижу только его седые кудрявые волосы, цепочку от наперсного креста и широкую спину. А лица не видно. Вздохнув и не глядя на даму, он начинает говорить быстро, покачивая головой, то возвышая, то понижая свой шёпот. Дама слушает покорно, как виноватая, коротко отвечает и глядит в землю.«Чем она грешна? — думаю я, благоговейно посматривая та ее кроткое, красивое лицо. — Боже, прости ей грехи! Пошли ей счастье!»
Но вот священник покрывает ее голову епитрахилью.
— И аз недостойный иерей… — слышится его голос, — властию его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих…
Дама делает земной поклон, целует крест и идет назад. Уже обе щеки ее румяны, но лицо спокойно, ясно, весело.
«Она теперь счастлива, — думаю я, глядя то на нее, то на священника, простившего ей грехи. — Но как должен быть счастлив человек, которому дано право прощать».Теперь очередь Митьки, но во мне вдруг вскипает чувство ненависти к этому разбойнику, я хочу пройти за ширму раньше его, я хочу быть первым… Заметив мое движение, он бьет меня свечой по голове, я отвечаю ему тем же, и полминуты слышится пыхтенье и такие звуки, как будто кто-то ломает свечи… Нас разнимают. Мой враг робко подходит к аналою, не сгибая колен, кланяется в землю, но, что дальше, я не вижу; от мысли, что сейчас после Митьки будет моя очередь, в глазах у меня начинают мешаться и расплываться предметы; оттопыренные уши Митьки растут и сливаются с темным затылком, священник колеблется, пол кажется волнистым…Раздается голос священника:
— И аз недостойный иерей…
Теперь уж и я двигаюсь за ширмы. Под ногами ничего не чувствую, точно иду по воздуху… Подхожу к аналою, который выше меня. На мгновение у меня в глазах мелькает равнодушное, утомленное лицо священника, но дальше я вижу только его рукав с голубой подкладкой, крест и край аналоя. Я чувствую близкое соседство священника, запах его рясы, слышу строгий голос, и моя щека, обращенная к нему, начинает гореть… Многого от волнения я не слышу, но на вопросы отвечаю искренно, не своим, каким-то странным голосом, вспоминаю одиноких Богородицу и Иоанна Богослова, Распятие, свою мать, и мне хочется плакать, просить прощения.— Тебя как зовут? — спрашивает священник, покрывая мою голову мягкою епитрахилью.
Как теперь легко, как радостно на душе!
Грехов уже нет, я свят, я имею право идти в рай! Мне кажется, что от меня уже пахнет так же, как от рясы, я иду из-за ширм к дьякону записываться и нюхаю свои рукава. Церковные сумерки уже не кажутся мне мрачными, и на Митьку я гляжу равнодушно, без злобы.— Как тебя зовут? — спрашивает дьякон.
— Федя.
— А по отчеству?
— Не знаю.
— Как зовут твоего папашу?
— Иван Петрович.
— Фамилия?
Я молчу.
— Сколько тебе лет?
— Девятый год.Придя домой, я, чтобы не видеть, как ужинают, поскорее ложусь в постель и, закрывши глаза, мечтаю о том, как хорошо было бы претерпеть мучения от какого-нибудь Ирода или Диоскора жить в пустыне и, подобно старцу Серафиму, кормить медведей, жить в келии и питаться одной просфорой, раздать имущество бедным, идти в Киев. Мне слышно, как в столовой накрывают на стол — это собираются ужинать; будут есть винегрет, пирожки с капустой и жареного судака. Как мне хочется есть! Я согласен терпеть всякие мучения, жить в пустыне без матери, кормить медведей из собственных рук, но только сначала съесть бы хоть один пирожок с капустой!— Боже, очисти меня грешного, — молюсь я, укрываясь с головой. — Ангел-хранитель, защити меня от нечистого духа.На другой день, в четверг, я просыпаюсь с душой ясной и чистой, как хороший весенний день. В церковь я иду весело, смело, чувствуя, что я причастник, что на мне роскошная и дорогая рубаха, сшитая из шелкового платья, оставшегося после бабушки. В церкви всё дышит радостью, счастьем и весной; лица Богородицы и Иоанна Богослова не так печальны, как вчера, лица причастников озарены надеждой, и, кажется, всё прошлое предано забвению, всё прощено. Митька тоже причесан и одет по-праздничному. Я весело гляжу на его оттопыренные уши и, чтобы показать, что я против него ничего не имею, говорю ему:— Ты сегодня красивый, и если бы у тебя не торчали так волосы и если б ты не был так бедно одет, то все бы подумали, что твоя мать не прачка, а благородная. Приходи ко мне на Пасху, будем в бабки играть.
Митька недоверчиво глядит на меня и грозит мне под полой кулаком.А вчерашняя дама кажется мне прекрасной. На ней светло-голубое платье и большая сверкающая брошь в виде подковы. Я любуюсь ею и думаю, что когда я вырасту большой, то непременно женюсь на такой женщине, но, вспомнив, что жениться — стыдно, я перестаю об этом думать и иду на клирос, где дьячок уже читает часы.

Апреля первое число

Апреля в первый день обман,
Забава общая в народе,
На выдумки лукавить дан,
Нагая правда в нем не в моде,
И всё обманом заросло
Апреля в первое число.

Одни шлют радостную весть,
Друзей к досаде утешают,
Другие лгут и чем ни есть
Друзей к досаде устрашают.
Лукавство враки принесло
Апреля в первое число.

На что сей только день один
Обмана праздником уставлен?
Без самых малых он причин
Излишне столько препрославлен,
Весь год такое ремесло,
Так целый год сие число.

<1759>

В России нецензурную лексику охотно использовали и аристократы, и «тонкие слои интеллигенции». Пушкин слыл блестящим сквернословом, использовал мат в стихах, письма Белинского до сих пор публикуются с купюрами. Лермонтов, Некрасов, Есенин, Маяковский, Галич, Барков… Русские былины полны мата, не говоря уже о частушках, сказках, пословицах и поговорках...      Иван Семенович Барков
(1732-1768)

Дворянский сын, русский поэт и переводчик. Закончил семинарию, затем состоял при Российской академии наук последовательно: студентом, наборщиком, переписчиком, переводчиком. Барков переводил преимущественно античных авторов. Растратил свой талант и силы неумеренным пьянством.
Перевел на русский язык сатиры Горация /1763/, басни Федора /1764/. Барков написал также «Житие князя Антиоха Дмитриевича Кантемира», приложенное к изданию его «Сатир», изданных в 1762г. Барков владел свободным, гладким и легким стихом, не уступая в этом отношении даже лучшим поэтам современникам Ломоносову и Сумарокову.
Воздавая должное Баркову как поэту и переводчику, следует сказать, что Литературное наследие Б. делится на две части — печатную и непечатную.
К первой относятся «Жития князя А.Д. Кантемира», приложенное к изданию его «Сатир» (1762), ода «На всерадостный день рождения» Петра III, «Сокращение универсальной истории Гольберга» (с 1766 года несколько изданий). Стихами Б. перевел с итальянского «драму на музыке» «Мир Героев» (1762), «Квинта Горация Флакка Сатиры или Беседы» (1763) и «Федра, Августова отпущенника, нравоучительные басни», с приложением двустиший Дионисия Катона «о благонравии» (1764).
По свидетельству Штелина, Барков. начал переводить Фенелонова «Телемака» стихами. Барков мастерски владел стихом; это особенно видно по второй, непечатной части его литературной деятельности, которая одна и сохранила его имя от забвения. Уже в начале 1750-х годов, как рассказывает Штелин, стали ходить по рукам «остроумные и колкие сатиры, написанные прекрасными стихами, на глупости новейших русских поэтов».
Но громкую всероссийскую славу он приобрел своими, по выражению митрополита Евгения Болохвитинова, «срамными» непечатными произведениями. Эти стихотворения расходятся по всей России в списках около двух столетий. Слава их так велика, что родился особый термин для произведений такого рода — «Барковщина».
И.С.Барков раскрепостил русскую поэзию и породил огромное число эпигонов и подражаетелей – от именитых авторов (Ф.И.Дмитриев-Мамонов, И.П.Елагин, А.Полежаев, А.С.Пушкин и др.) до пиитов, чьи имена история не сохранила.
Тень Баркова незримо присутствует и в современной русской словесности. Одно точно: так изящно, виртуозно и ПО-РУССКИ материться в поэзии, как это делал Иван Семенович, не научился ни один из последующих пиитов (ни хваленный Юз Алешковский, ни толпы стихирцев).

Как это не парадоксально, но имя И.С.Баркова чаще всего связывают в основном с произведением, автором которого он даже не является. Имеется в виду, конечно, поэма «ЛУКА МУДИЩЕВ» (текст этой классики русской срамной лирики появился лишь в 30-е годы века XIX-го, как и многие другие стихи, приписываемые Баркову – «Григорий Орлов», например).
Пушкин, впоследствии, замечал, что Барков первый из русских поэтов отбросил архаический стиль и стал писать живым народным языком.
Умер в состоянии психического припадка в момент запоя, утонув в нужнике, перед смертью отметив свою судьбу в эпитафии: «Жил грешно и умер смешно». «Сочинения и переводы» его изданы в Петербурге в 1872г. под ред. А.Венгерова, издание сильно искажено опущенными местами.
Полное издание без купюр и искажений вышло в Риге, в 1932 г. Полное собрание непечатных произведений Баркова хранится в публичной библиотеке СССР им.Ленина и имеет название «Девичья игрушка».



Стихи Баркова

МОНУМЕНТ
Из самой вечности и в бесконечны годы
Ко истечению живот дающих струй
От щедрыя нам ты поставлен, столп, Природы,
Ея ты нам даров знак лучший, твердой хуй.

***
Поначалу «аз» да «буки»,
А потом хуишко в руки.


***
Ученье — свет,
А в яйцах — сила.


ССОРА
Повздорил некогда ленивый хуй с пиздою,
С задорной блядкою, прямою уж звездою.
Пизда, его браня, сказала: «Ты дурак,
Ленивый сукин сын, плешивый чорт, елдак».
Взбесился хуй тогда, в лице переменися,
Надулся, покраснел и в кость вдруг претворился,
За губы и усы пизду он вдруг схватил
И на плешь на свою с куфьею посадил.

ЕБЁНА МАТЬ
Ебёна мать не то значит, что мать ебёна,
Ебёной матерью зовут и Агафона,
Да не ебут его; хотя ж и разъебать,
Всё он пребудет муж, а не ебёна мать!

Ебёна мать ту тварь ебёну означает,
Из бездны коея людей хуй извлекает.
Вот тесный смысл сих слов; но смысл
… пространный знать
Не может о себе сама ебёна мать!

Ебёна мать в своем лишь смысле не кладётся,
А в образе чужом повсюду кстати гнётся.
Под иероглиф сей всё можно пригибать,
Синонима есть всем словам ЕБЁНА МАТЬ.

Ебёна мать как соль телам, как масло каши,
Вкус придает речам, беседы важит наши.
ЕБЁНА может МАТЬ период дополнять,
Французское ЖАН ФУТР у нас ЕБЁНА МАТЬ.

Ебёна мать тогда вставляют люди вскоре,
Когда случается забыть что в разговоре;
Иные и святых не вспомнив, как назвать,
Ткнув пальцем к лбу, гласят: КАК БИШЬ,
МАТЬ?

Ебёна мать еще так кстати говорится,
Когда разгневанный с кем взапуски бранится;
Но естьли и любовь надлежит оказать,
То ж, но нежней скажи: А! БРАТ, ЕБЁНА МАТЬ!!!

Ебёна мать уж ты! — значит к тебе презренье,
Уж я ебёна мать – значит к себе почтенье,
ЧТО ЗА ЕБЁНА МАТЬ? — есть недоумевать,
А храбрости есть знак: КТО НАС! ЕБЁНА МАТЬ!

Ебёна мать дурак! — в проступке есть улика,
ДУРАК ЕБЁНА МАТЬ! — значит вина велика;
Я ДАМ ЕБЁНА МАТЬ! — то значит угрожать,
А не хотеть, вот так: О! ОХ! ЕБЁНА МАТЬ.

Ебёна мать значит и сердце умиленно;
Как кто раскается в грехах своих смиренно,
Из глубины души начнёт вон изгонять
С пороком те слова: АХ! Я ЕБЁНА МАТЬ!

Ебёна мать еще присягой нам бывает,
Коль, например, тебя напрасно кто клепает,
И образ со стены ненадобно снимать:
Скажи лишь, перекрестясь: КАК! БА, ЕБЁНА МАТЬ!

ЕБЁНА МАТЬ ЖЕ ТЫ! — значит, не догадался,
ОЙ ТЫ ЕБЁНА МАТЬ! — о нём, значит, дознался,
А! А! ЕБЁНА МАТЬ! — значит в беде поймать,
А пойманный гласит: ВОТ-ТЕ, ЕБЁНА МАТЬ!

Ебёна мать душа есть слов, но естьли в оных
Не прилучается замашек сих ебёных,
Без вкуса разговор и скучно речь внимать;
Вот как ЕБЁНА МАТЬ нужна — ебёна мать!

ЗАИКА С ТОЛМАЧОМ
Желанья завсегда заики устремлялись,
И сердце, и душа, и мысли соглашались,
Жестоку чтоб открыть его к любезной страсть,
Смертельную по ней тоску, любови власть.
Но как его язык с природна онеменья
Не мог тогда сказать ни слова ей реченья,
То, вынувши он хуй, глазами поморгал
И немо сию речь насильно проболтал:
«Сударыня, меня извольте извинити,
Он нужду за меня всю может изъяснити».

ВОПРОС ЖИВОПИСЦА
Позволь, Кларисса, мне списать с тебя портрет,
Которого и различать не будет свет,
Столь чрезвычайно он с тобою будет сходен.
И верь, что будет он тебе весьма угоден:
Я напишу его без кисти и чернил,
И так, чтоб он с тобой конечно сходен был.
Но отгадай, чем мы портреты те рисуем?
Ответ Клариссы: хуем.

СТИХОТВОРЦЫ
Лишь только рифмачи в беседе где сойдутся,
То молвив слова два, взлетают на Парнас,
О преимуществе кричать они соймутся.
Так споря, вот один вознес к другому глас:
– Но если ты пиит, скажи мне рифму к Ниобу.
Другой ответствовал: – Я мать твою ебу.
                                      

1. Олдос Хаксли, “Чудесный новый мир” (1932) Написанный в 1931-м году и опубликованный годом позже, роман, который задумывался как пародия на утопию Герберта Уэллса “Люди как боги”. В Ирландии ее запретили из-за спорной темы рождения детей, а в ряде штатов в Америке изъятие из школьных библиотек мотивировали «слишком негативными мыслями». 2. Джон Стейнбек, “Гроздья гнева” (1939) Писатель показал настоящую людскую трагедию. Он сфокусировал внимание читателя на семье из Оклахомы, которая покинула родные пенаты из-за засухи, экономического кризиса и изменений в земледелии. Несмотря на то, что литературная элита с восторгом приняла книгу, ее официально запретили в США и предали публичному осуждению. 3. Генри Миллер, “Тропик Рака” (1934) Без тени смущения Миллер описал отношения сексуального характера со своими друзьями и коллегами по писательскому цеху. Как только книга была выпущена, судья Верховного суда штата Пенсильвания Майкл Мусманно заявил: «Это не книга. Это выгребная яма, сточная канава, очаг гниения, слизистое собрание всего, что есть в гнилых останках человеческого разврата». 4. Курт Воннегут, «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей», (1969) Сюжет книги: американский солдат Билли Пилигрим (своеобразное alter ego автора), дезориентированный во время битвы при Арденнах во Второй мировой войне, попадает в плен к немцам и содержится под стражей в Дрездене, в старой скотобойне. В Соединенных Штатах книга была запрещена, дабы не поддавать психику детей испытанию мрачными сценами. 5. Салман Рушди, “Сатанинские стихи”, (1988) После ужасной авиакатастрофы Гибреель Фаришита должен отстроить свою жизнь, в то время как в жизни Саладина Чамчи все распадается на части. Многие мусульмане посчитали отношение писателя к Исламу кощунственным. В Венесуэле, если вас застанут за прочтением этой книги, вы получите 15 месяцев заключения. 6. Стивен Чобски, “Хорошо быть тихоней”, (1999) Книга рассказывает историю жизни мальчика “Чарли”, который пишет письма своему анонимному другу. Чарли описывает жизнь тинейджера, в которой он сталкивается с издевательствами, наркотиками, сексуальными домогательствами. Из-за большого количества сцен сексуального характера, книга регулярно входит в десятку из списка книг Ассоциации Американских Библиотекарей, выдача которых запрещается. 7. Чинуа Ачебе, “Распад”, (1958) Это история Оконкво, вождя и местного чемпиона по борьбе в Умофии – вымышленном регионе из девяти поселений в Нигерии. Показано влияние британского колониализма и христианских миссионеров на традиционную африканскую общину конца девятнадцатого начала двадцатого столетия. Запрещена в Малайзии, из-за критики колониализма и его последствий. 8. Брет Истон Эллис, “Американский психопат”, (1991) История американского преуспевающего бизнесмена и серийного убийцы Патрика Бэйтмена, которая построена на описании опыта проживания одном из благополучных районов Нью-Йорка в 80-е годы. Любой, кто видел фильм по книге, поймет, почему ее запретили. Роман сочли вредным для несовершеннолетних в Германии и ограничили его продажи. 9. Франц Кафка, “Превращение”, (1915) Коммивояжер Грегор Замза, который финансово поддерживает своих родителей и сестру, просыпается и понимает, что превратился в гигантского жука. Постепенно близкие забывают о Грегоре, который когда-то был любимцем семьи. Работы Кафки были под запретом при нацистском и советском режиме, а так же в независимой Чехословакии, поскольку Кафка отказывался писать на чешском и писал лишь на немецком языке. 10. Владимир Набоков, «Лолита», (1955) История мужчины и его болезненного увлечения молодыми девушками. Испытывая влечение к 12-летней дочери жительницы Новой Англии, он вступает в брак с ее матерью, чтоб прикрыть свою греховную страсть. Редактор «Сандей Экспресс» назвал роман Набокова «самой грязной книгой, которую я когда-либо читал». Издательство изъяло все экземпляры из тиража под предлогом их порнографического содержания.